Лаура Старинк поговорила с Алексеем Левинсоном, социологом и сотрудником Левада-Центра, о непонимании между Россией и Западом, о планах Путина и об угрозе войны.
За несколько недель до думских выборов 18-го сентября я разговаривала в Москве с социологом Алексеем Левинсоном из Левада-Центра, независимой организации, которая уже 25 лет изучает общественное мнение в России. Тогда Левинсон назвал существование Левады одним из достижений посткоммунистической России.
Однако вскоре после нашего разговора российское Министерство юстиции решило, что отныне центр должен жить с ярлыком ‘иностранный агент’, потому что он получает коммерческие заказы от иностранных (в частности, американских) университетов, таких как Университет Висконсина, который, ‘предположительно, связан с министерством обороны США.’
Эпитет ‘иностранный агент’ в России регулируется законом и используется для стигматизации НКО, которые, получая деньги из-за рубежа, имеют дело с политикой. Вызывающий ассоциации со сталинскими временами и в последние годы существенно ограничивший поле действия некоммерческих организаций, до этого он не применялся против институтов научного типа вроде Левада-Центра, названного в честь известного русского социолога Юрия Левады. Директор центра Лев Гудков назвал это позором и ‘концом независимой социологии в России’, а многие ученые выступили с протестом.
Алексей Левинсон, социолог, сотрудик Левада-Центр
Выживание института в опасности. Попробуйте представить, что проводящий опрос населения по телефону начинает со слов: "Добрый день, с вами говорит Левада-Центр, иностранный агент. Какое Ваше мнение о Владимире Путине?" Пиши пропало.
Независимые институты должны исчезнуть
В продолжение нашего разговора я попросила — по электронной почте — у Левинсона комментарий о решении минюста:
Почему правительство хочет избавиться от Левады? Ведь объективная информация жизненно важна и для такого авторитарного лидера как Путин, не так ли?
"Авторитарное государство в царской России и в СССР обходилось без опросов общественного мнения. Те, кто хотят нас уничтожить, стремятся к такому же состоянию и не боятся отсутствия “объективных” данных. Толчком для правительства послужило желание устранить все независимые субъекты на политической сцене, очистить пространство."
Есть ли связь между низкими прогнозами на думских выборах, которые Левада-центр дал Единой России, и атакой на институт?
"Мы были уверены в безусловной победе Единой России. Мы сообщали о незначительном снижении поддержки, и оно выразилось в низкой явке в больших городах, Москве и Санкт-Петербурге. Но власти разного уровня подтвердили свою способность управлять символическим поведением людей. Для них это — важный политический результат."
На вопрос — Как россияне воспринимают ярлык иностранного агента? — Левинсон отвечает лаконично: как врага.
Политический Барометр
Во время нашего разговора летом в Москве я спросила Левинсона о политическом барометре России. "В русской политической культуре долгое время существуют два направления: западники и славянофилы. Первая группа фокусируется на Европе, вторая выбирает самобытную Россию. Говоря об этом, я имею в виду не только индивидуумов, но и институты, и каждая из сторон подозревает правительство в том, что оно заключило клановый союз с другой. Либеральная оппозиция убеждена, что правительство — националистическое, а лагерь националистов подозревает руководство в коллаборационизме с Западом. Российские правители, согласно традиции, держались между двумя течениями. И между этими двумя лагерями, требующими своего места в обществе, должен быть баланс, но порой он склоняется в ту или другую сторону."
При Горбачеве, говорит Левинсон, чаша весов склонилась в сторону Запада. "Политики односторонне предпочли “Европейский дом”, полностью проигнорировав другой лагерь, будто бы наказав его. В начале 90-х бывшим советским функционерам приходилось изо дня в день слушать западных консультантов, и это привело к глубокому внутреннему конфликту. Я знаю российских генералов, которые пили водку вместе с американскими генералами, но ощущали это как капитуляцию. Не забывайте, что в СССР компартия была единственной властной структурой, и психологически пройти этот поворот было трудно."
Во время президенства Бориса Ельцина политическая система оказалась полностью парализована. "Случилась историческая революция, к которой институты не сумели приспособиться. Шок был очень сильный. Попробовали начать, применяя западные методы, но все это осталось на поверхности. Переходный период между коммунизмом и капитализмом в 90-ые был для нас странным временем. Все были шокированы: после лихих 90-х каждый потерял работу, деньги и положение. Институты и компании развалились. Это переживалось как катастрофа, потому что в Советском союзе все крутилось вокруг предприятия, с которым ты был связан. Лично мне не было трудно, потому что для мыслящей интеллигенции тогда появились возможности. Тогда, например, и возник Левада-Центр."
В России общественного договора нет
Когда Путин вступил в должность, он хотел восстановить баланс, но ему была известна лишь советская модель, говорит Левинсон. "В их поиске law and order сегодняшние правители могут помыслить лишь о порядке прошлых дней. Вы должны понимать, что образ врага в СССР был образующим принципом, он определял структуру экономики. Советская индустрия была основана на иллюзии строительства коммунизма, работая, в основном, на оборону. Для населения это было не агрессивным, но в первую очередь конструктивным принципом. Работа на оборону была почетным трудом, для очень многих людей он служил основой жизни. Это ушло, но люди тоскуют по этому; они хотят, чтобы заводы снова заработали как прежде."
При Путине вырос уровень жизни, деньги от добычи нефти были вложены в экономику. Но об общественном договоре Левинсон и знать не желает. "Вы часто слышите, что между народом и правителями должен быть общественный договор: в обмен на рост уровня жизни люди должны вести себя тихо. Это полная чушь. Подобного никогда не было в России. Общество здесь — это не субъект. Власть дается от Бога, и правители стоят выше народа. Российское правительство никогда не будет заключать договор с населением."
В 2011 году что-то в народе все же щелкнуло: люди массово вышли на улицу в знак протеста против фальсификаций на выборах. “В 2011 сдерживаемое до того недовольство либерального среднего класса привело к протестам против фальсификаций на выборах. Они были сурово подавлены, Путин разобрался с ними почти по-военному: бунт был преподнесен как война. Правительство ответило на протесты языком насилия. Оно отказалось разговаривать на языке демонстрантов. Это было точкой перелома. Сейчас мы имеем дело с совершенно новым Путиным, новой исторической фигурой."
Новый Путин
Новый Путин отличается медленной реставрацией, постепенным демонтажем институтов Горбачева и Ельцина, говорит Левинсон. "Это все порождает опасную путаницу, которая обосновывается Думой, быстро принимающей ad-hoc законы. Делая так, они во многом опираются на историю; Путин действительно думает о далеком будущем, о тысячелетнем царстве. Это ведет к русскому национальному фундаментализму."
Действительно ли Украина столь отлична от России?
"Западная ориентация там намного сильнее. Украинский президент Янукович долго колебался, но в конце концов выбрал Запад. Это было для Путина катастрофой, потому что могло обернуться угрозой для России. Вторжение в Донбасс — не случайность, за ним стоит убедительная логика: Украина не может отойти к Западу, она должна стагнировать и, если потребуется, даже умереть! Путин хочет доказать, что Украина погрязла в гражданской войне, бедности и разрухе."
Откуда страх перед изменениями?
"Для России революция — такая травма, что никто не хочет пережить ее снова. Отсюда и яростная реакция на Украину. Этим Путин дает два сигнала. Украинцам он говорит: вы хотели мирно отойти к Западу, но не сложилось, и теперь вы посреди гражданской войны. В то же время это было предупреждение для внутреннего использования в России: такой хаос — это и есть то, чего вы хотите? Во-вторых, он объясняет своему народу красивую альтернативу: смотрите, как мы разобрались с Крымом — без кровопролития, быстро, эффективно и против воли Запада и США. Это была политическая импровизация с моментальным успехом. Путин приобрел черты мифологического защитника государственных интересов. Он излучал силу. Крым был красивой, изящной акцией, которая вернула Россия на мировую арену, вернула нам статус сверхдержавы. Но проблема в том, что это — негативная миссия. С развалом СССР утопия исчезла. Осталось, в лучшем случае, только то, что Россия должна быть сверхдержавой."
Россия хочет признания
"Из всех опросов общественного мнения видно, что этот статус сверхдержавы для людей важен. Его признание должно исходить от Америки. Россияне надеются, что Трамп выиграет американские выборы и заново признает величие России. Это страна с бедным населением, и у людей мало причин для гордости.Западные санкции не имеют эффекта, потому что народ трактует их как репрессии, как попытку навредить нам. То, что мы нарушили международные соглашения, никого не волнует. США делают то же самое, так почему у нас нет такого права?"
Могло ли быть иначе в отношениях между Востоком и Западом?
"В годы перестройки с Запада было много поддержки. Возможно, тогда вам стоило принять Россию в НАТО. В любом случае, настало время придумать новый мировой порядок. Запад не должен смотреть на аннексию Крыма сквозь пальцы, и Украина показала, что старый Хельсинкский порядок больше не работает и даже привел к войне. Не заблуждайтесь: вероятность войны с российской стороны велика, опросы населения показывают, что вооруженный конфликт с США и НАТО неизбежен. Люди не боятся войны и убеждены, что мы победим, прямо как во Второй Мировой. Ядерное оружие делает такую войну особенно опасной. Поэтому концентрация солдат НАТО и российских солдат — опасное развитие событий."
Перевод с голландского на русский Егор Осипов