Запад тоже страдает от идеологической пустоты

Какая ирония: мы, на самом деле, сидим с Россией в одной и той же лодке, поскольку и Россия, и Запад сражаются с последствиями конца больших политических историй. И если бы мы смогли понять беспомощность друг друга, которую нужно преодолеть, это был бы шаг в правильном направлении,  пишет философ Ивана Ивкович.

 Ивана Ивкович

После того как 12 августа Путин уволил своего многолетнего соратника Сергея Иванова, а главой кабинета министров в Кремле стал Антон Вайно, у нас вновь появился повод пристально следить за действиями российского лидера. Вайно был бы обычным бюрократом, если бы не ряд его заметных публикаций. Так, он является соавтором книги “Образ победы”, в которой разгадывает, как пишет The New Yorker, мировую тайну — теорию обо всем, что относится к истории человечества и человеческой природе. Если увольнение Иванова само по себе стало причиной для нервных спекуляций (что же Путин задумал теперь?), то назначение Вайно пугает уже не на шутку. Похоже, утверждает The New Yorker, книга Вайно является не чем иным, как инструкцией по доминированию в мире.

IllustratieDebatMoraalIll: Nanette Hoogslag

Странно ли беспокоиться о том, что человек вроде Вайно назначен на столь высокую позицию? Конечно нет! Но не потому ли на Западе боятся Вайно, что он олицетворяет “ту самую” программу Путина — опасного, националистического и жаждущего войны властолюбца?

Ведь именно сейчас — во время растущего напряжения между Россией и Западом — необходимо реалистично оценивать новые противоречия, возникающие между Востоком и Западом, а также угрозу, исходящую от России. Удается ли это? Навряд ли, ведь несмотря на наличие хороших анализов, в дебатах преобладает страх. К тому же противостояние между Россией и Западом стало оформляться в определенной манере, где Запад видит себя охранителем демократии и ценностей вроде толерантности от авторитарной, националистической и непоследовательной путинской России, а Россия рассматривает Запад как враждебный и лживый, противопоставляя его славянской самобытности и национальной гордости. Такой взгляд в лучшем случае бесплоден, а в худшем — опасен, ведь подобное понимание строит препятствия для реалистичного взгляда на конфликт. Поэтому необходимо искать лучшие объяснения нынешней поляризации за переделами страха и стереотипов.

Упрямство

Что привлекает внимание — так это то, как устойчивы употребляемые характеристики. Так, о Путине снова и снова говорят как о непредсказуемом лидере, несмотря на то, что многие его действия можно объяснить расчетом: аннексия Крыма служит очевидным военным интересам, которые Россия не спешит раскрывать, а нацеленность Путин на дальнейшую дестабилизацию и гражданскую войну в Украине также говорит о хорошо продуманной политической повестке. Эта идея часто повторяется в анализах текущей ситуации, но быстро исчезает из поля зрения.

Другая догма заключается в том, что Путин в любом случае опасен. Путина страшатся не только когда его позиция сильна, но и когда он ослаблен. Поэтому тот, кто заявляет, что Путин — вовсе не “новый царь”, и что он, играя мышцами, лишь скрывает свою уязвимость, постоянно слышит в ответ, что это делает Путина, словно загнанного в угол волка, лишь опаснее. Так в чем причина того, что мы держимся за эти характеристики?

Российское отрицание “западных” ценностей вроде демократии, толерантности или прав человека сыпет соль на рану, и Запад редко спрашивает себя о том, что на самом деле скрывается за этим отрицанием, немедленно предпочитая думать о чувствах превосходства и безудержном национализме. Но когда брешь в этой привычной картине мира открывается, разворачивается совершенно иная история. В своей статье в RaamopRusland российский журналист Андрей Архангельский поставил острый диагноз такому отрицанию: оно, считает журналист, рождается из морального вакуума, из “негативной этики”, которая есть отсутствие самостоятельной системы ценностей, существующее исключительно за счет отрицания другого — что-то вроде гигантомании вокруг пустоты. Негативная этика, утверждает Архангельский, сводится к силлогизму “мы всегда правы, потому что все врут”.

Как стратегия негативная этика ловит двух зайцев сразу: она есть и лучшее оправдание того, чтобы никогда не задумываться над собственными действиями, и гарантия, что народ сплотится за сильным человеком, обладающим этой правотой, чей авторитет не подлежит сомнению.

Поэтому заново обнаруживающая себя российская идентичность, формирующаяся под воздействием мобилизации народных настроений против Запада, не может быть отделена от страха распада общества и потери уверенности в существующем устройстве. Для страны, выжившей в пост-коммунистическом хаосе и произволе, это — попытка нащупать хоть какое-то упорядочивание, даже такое, где Запад оказывается злым гением (malin génie), а Путин — единственным, кто рискует с ним бороться.

Подобное конспиративное мышление в России, которое невозможно опровергнуть разумным аргументом, столь популярно поскольку идея существования какого-то злодея, тянущего за веревочки, гораздо более убедительна, чем идея об отсутствии мирового порядка в принципе. Мысль о том, что новое мировое соотношение почти невозможно понять и что от истории остается лишь “еще одно звено гребанной цепи”, оказывается ужаснее, чем просто заговор.

Конец истории

Но что тогда объясняет тот ненавистный взгляд, с которым Россия и Запад смотрят друг на друга? В статье для The Guardian, написанной в начале конфликта в Украине, британский философ Джон Грей предположил, что Запад переоценивает тезис Фрэнсиса Фукуямы о конце истории — конце больших политических идеологий, который повлечет за собой во всемирное наступление либеральной демократии.

Россия не вписывается в эту картину и, на самом деле, никогда не вписывалась, и это несоответствие идет дальше, чем представление о том, что дурной внешний мир менее либерален, чем мы думаем. Проблема не в том, что мы смотрим на Россию через неправильную оптику, но в том, что в пост-идеологическом мировоззрении другая оптика просто немыслима. Мир Фукуямы был бы миром, где все взаимосвязанные различия могли бы быть проговорены; миром без врагов, где царит согласие.

Однако такое мировоззрение — опасное и аполитичное — предлагает слишком мало для преодоления непримиримых противоречий, которые будут существовать всегда. Подобные противоречия быстро морализируются: “другой” помечается как “неразумный”, как “моральное зло”, как тот, кому нельзя доверять; и опасность эскалации не уменьшается, а потому оказывается, что со злом нужно бороться любой ценой. Так – достаточно парадоксально – мировоззрение, которое не знает врагов, приводит к мобилизации против врага абсолютного.

Нет ли чего-то похожего в наших отношениях с Россией? В интервью De Groene Amstdammer политолог Анатоль Ливен предположил, что Россия постоянно рассматривается как “зануда”, сама себя выставляющая за круг опрятных стран и потому создающая еще большую угрозу. На Западе постоянно присутствует смятение, когда Россия применяет силу, чтобы добиться желаемого результата. “Тому, кто смотрит на проблемы, с которыми сталкивается Запад, озабоченность Россией должна казаться своего рода заговором, цель которого — никогда не задумываться о более существенных вещах” — говорит Ливен.

Но о каких больших вещах может идти речь? Вера в либеральную демократию как последнюю систему предоставляет много внутренних противоречий. Так, мы думали, что коалиция “фиолетовых” в Нидерландах (правительство либералов и социальных демократов), а в других частях света — позиция Третьего пути — сгладили все идеологические противоречия. Однако, их следствием оказался затяжной и усиливающийся кризис политической системы, как в Европе, так в США: в то время как у политического истеблишмента нет удовлетворительных ответов на острые вопросы — о растущем разрыве между бедными и богатыми, об отношении к Евросоюзу, о мультикультурализме или нарастающем потоке беженцев — поле выигрывают популисты, с благодарностью занимая свободную нишу.

Бельгийский философ Шанталь Муфф считает, что такая ситуация связана с неспособностью либеральной демократии разрешить внутренние проблемы, потому что и на мировом уровне, и в каждом обществе есть конфликты, которые нельзя разрешить при помощи консенсуса. Заметать их под ковер тоже не помогает. И временным выходом оказывается найти внешнего врага, на которого можно указывать пальцем.

Хватаясь за мировоззрение

Ведь тот, кто осознанно смотрит на другого с подозревающим взглядом, вскоре видит попытки сохранить его собственное мировоззрение. Изучая ситуацию с точно таким же подозрительным взглядом, можно прийти к выводу, что и Россия, и Запад больше заняты самими собой, чем другим.

Учитывая свирепость, с которой словесно набрасываются на противоположную сторону, это удивительно. Какого же тогда рода противостояние между Россией и Западом? И почему так необходимо поддерживать свои представления о мире на плаву изо всех сил?

Часть объяснения состоит в том, что мы находимся за гранью, где сидим с пустыми руками, — ведь у нас нет новой большой политической истории, а либеральная история подрывается, как снаружи, так и изнутри. Во всех уголках мира возникают новые режимы, авторитарные и менее авторитарные, либеральные и не-либеральные, и в этом смятении привычная центральная роль Запада ослабевает еще сильнее. Нам не хватает политического словаря для описания нового мира, и поэтому мы любой ценой держимся за последнюю политическую историю, которая у нас есть. Потому что если мы ее отпустим, то больше не сможем верить в подобное упорядочивание мира и столкнемся с хаосом.

Новая история

Тем временем, в России за либеральную историю мертвой хваткой не цепляются. В результате получается то, что Лаура Старинк справедливо назвала “живительным превосходством пустоты”: в России тоже пытаются изгнать хаос, но делается это при помощи веры в харизматичного лидера и мобилизации народа против кого-то другого, в данном случае, Запада. Это не только реакция на социальные и административные неполадки в самой России; этот импульс — попытка привнести в мир разновидность порядка, чтобы сделать его более доступным для понимания.

Эта стратегическая задача присутствует не только в России. В Западных странах тоже есть популистские подводные течения, а инструментарий западных политиков-популистов поразительно похож на инструментарий Путина: все та же прямая, аффективная связь с харизматичным лидером, который возвышается надо всякой критикой, та же мобилизация против другого, на сей раз — против политического истеблишмента. Политические соперники изображаются лживыми и слабыми, а существующей демократической системе отказывается в легитимности: достаточно вспомнить речь Трампа о том, что если он не выиграет президентскую гонку, то это будет только потому, что выборы устроены мошенническим образом.

Какая ирония: то, чего мы так боимся в Путине, тот механизм, на котором держится его власть, мы можем в некотором смысле обнаружить у себя дома. Для большей иронии стоит сказать, что мы, на самом деле, сидим с Россией в одной и той же лодке, поскольку и Россия, и Запад сражаются с последствиями конца больших политических историй. И если бы мы смогли понять беспомощность друг друга, которую нужно преодолеть, это был бы шаг в правильном направлении. Но в то же время не более, чем шаг — потому что сразу после обнаружится, что нам, на самом деле, нужна новая большая политическая история.

Несмотря на то, что нам кажется, что “живительное превосходство пустоты” удовлетворяет необходимость упорядочивания и пытается предоставить нам новую политическую историю, от него не стоит ожидать многого, ведь ситуация, когда разлад в обществе скрашивается действиями центральной фигуры, — явление непродолжительное. Авторитет, основанный на харизме лидера, нестабилен и потому должен превратиться в авторитет другого рода, зиждущийся, например, на налаживании общественных институтов. Если этого не произойдет, то тогда власть, основанная на харизме, разрушится и настанет хаос.

Опасность хаоса для России — одна из самых страшных угроз “негативной этики”, о которой говорит Архангельский, и она страшнее, чем угроза, исходящая от любой приписываемой Путину, повестки дня. Как таковая структурная нестабильность не означает, что лидер не продержится у руля долго: Путину удается держаться за власть с 1999 года. Это неудивительно, ведь он никогда не избавлялся от хаоса полностью, а страх хаоса лишь усиливал его позиции. Получается, что два полюса питают друг друга. Но проблема в том, что власть такого рода, на самом деле, не имеет четкого устройства, она держится лишь благодаря фигуре лидера, и поэтому хаос в конце пути неизбежен.

Вопрос, однако, вот в чем – можно ли восполнить пустоту при помощи строительства более гуманистической системы ценностей, на которую надеется Архангельский?

Между мобилизацией людей для общего дела и опорой на сугубо негативную стратегию демонизации врага есть разница. В первом случае речь идет не только о положительном наполнении моральных ценностей, но также и о взгляде на устройство общественной жизни и справедливого общества. Таким образом, кризис западной либеральной демократии — самый подходящий момент, чтобы вновь оживить политику. Это даже необходимо. Что-то должно произойти с теми группами, которые не чувствуют себя представленными в обществе, и Запад должен найти другой подход к общественным разногласиям. Иначе он рискует провалиться в политическое пораженчество, в котором мы будем, раз от раза решая проблему лишь частично, поддерживать общественные механизмы, рисуя себе новых врагов.

Похоже, это трудоемкая задача, но — с некоторой долей политического мужества — совсем не невозможная.

Перевод: Егор Осипов